Мантер любил полезных людей, и разношёрстное сословие Лютного переулка импонировало Синдре своей удивительной находчивостью. Находчивость, в свою очередь, значилась высоко в списке кумиров чародея, и если бы существовал языческий бог, прославляющий данное человеческое качество, Синдре бы ему молился – сейчас же Мантер не молился никому. Возможно, потому что сама концепция молитвы предполагала наличие веры во что-то несуществующее – или маловероятное, – и Синдре выучил на собственном опыте, что слепая вера редко кого доводила до добра; самого шведа, по крайней мере, ни разу.

Ввязываясь в самую свежую из авантюр, Мантер совершил непростительную ошибку – он поверил. Синдре был уверен, что виной тому служил прохладный английский воздух, напитанный пьянящим запахом свободы от чужих ожиданий – а также на несколько больше, чем стоило бы, стопок текилы. Последняя была воистину дьявольским напитком, вынудив Синдре посчитать, что вряд ли что-то сможет пойти не так, если семеро бравых, великовозрастных магов решат начать охоту на дракона.

Стоило признать, все началось не так плохо, как могло быть. В самом деле, они даже поймали дракона – небольшой гибрид опаловоглазого антипода и перуанского змеезуба – удивительное и, как оказалось, крайне зубастое сочетание, успевшее пожевать одного из охотников, прежде чем влезть в уготованную для существа клетку.

Синдре мало бы беспокоился о благополучии несчастного, если бы не шкурный интерес – в прямом и переносном смыслах данного понятия, ибо пока дракон не был передан в руки надежного покупателя и разобран по запчастям, растяпу нельзя было отправлять в любой из публичных магических госпиталей; в маггловском, в свою очередь, бедняге не смогли бы помочь.

Одной из немногих причин, почему Синдре занялся поисками помощи, была та, что труп на руках их небольшой компании вызвал бы больше вопросов – оттого с каждым часом проблема приобретала все более животрепещущий характер.

Вход в паб «Колючий змей» находился в мало освещённой части Лютного переулка и знаменовал собой голую угольно-чёрную дверь без убранств или прочих опознавательных признаков. Данную угольно-чёрную дверь от прочих угольно-чёрных дверей местного закоулка отличала лишь одна деталь, обычно не бросающаяся в глаза незаинтересованному проходимцу – отсутствие дверной ручки. В отличие от заурядного уличного доходяги, Синдре Мантер всегда отличался нездоровой внимательностью к деталям – как и способностью заводить полезные знакомства, дававшие доступ Синдре к ряду нашумевших спикизи, закрытым клубам, мероприятиям по приглашению и, в том числе, пабам «для своих». «Колючий змей» был из последней категории. Мантер толкнул дверь от себя, словно его ждали, и прошёл внутрь людного помещения. Ждали в «Колючем змее», в самом деле, каждого, кто имел на руках заветный «входной билет» – текстурную визитную карточку плотного картона, полностью черную, с проблескивающими золотом краями и изображённым на ней змеем в терновнике, – именно она и отпирала ту самую угольно-чёрную дверь, лишенную дверной ручки.

Тем вечером в «Колючем змее» было оживлённо. Синдре не любил народные полчища, но в этот раз ему было это на руку: зная о разнообразных талантах местного контингента не понаслышке, Мантер надеялся, что кто-либо из присутствующих смог бы решить его небольшую проблему. Бесплатно, попадись кто поглупее, а со всеми прочими Синдре не боялся торговаться о цене.

Расставив собственные приоритеты, Мантер пообщался с барменом, заручился напитком и собирался отойти к одной из веселых компаний, когда внезапно налетел на выросшую перед ним мужскую фигуру. Чародей удержал в руках бокал, но горячительный напиток безнадёжно брызнул во все стороны.

Зал, не потревоженный, продолжал гудеть людскими голосами.

– Черт побери, – сквозь шум и гам пробормотал, вздохнув, Синдре. Он без должного энтузиазма попытался стряхнуть влагу с намокшей рубашки и после поднял взгляд на «обидчика».

Мантер, не сдержавшись, поднял брови в удивлении, быстро осознав кто перед ним стоит – и широко улыбнулся.

– Всё же как тесен мир, – заметил Синдре, не скрывая удовольствия от встречи. Пусть с момента их последнего общения с Морару прошло довольно много времени, Мантер продолжал относиться к румыну как к старому другу.

Они всегда умели найти общий язык.

Синдре не стал тратить время, размениваясь на бесполезные извинения за разведённый бардак, дружелюбно хлопнул Раду по плечу и ткнул в сторону одного из немногих свободных углов в пабе:

– Пойдём присядем, я угощаю, – не спрашивая, предложил швед, – и ты мне расскажешь, что ты забыл на этом острове.

Мантера, как обычно водилось, мало заботило то, были ли у Раду иные планы на этот вечер.

Морару не сопротивлялся навязанной компании, и Синдре не торопился раскланивается, принося извинения. Мантер в целом извинялся крайне редко и вряд ли бы вспомнил, когда делал это в последний раз. Особенно – искренне.

Воспитанный политиком, любое проявление любезностей Синдре считал политическим приёмом.

Они расположились среди общей вакханалии. Обуздав брезгливость, Мантер составил полупустой стакан на липкую столешницу и откинулся на спинку крепкого, коренастого стула. Пока Морару разглагольствовал, чародей выудил из портсигара тонкую сигарету и прикурил, наблюдая за собеседником из-под полуопущенных ресниц. Достаточно длинных, чтобы в шутку зваться девчачьими со школьной скамьи.

Синдре присвистнул, когда Морару озвучил отбытый в Туманном Альбионе срок.

– Давненько же мы не виделись, – дружелюбно прищурился Мантер, оценивающе разглядывая мужчину. Шесть лет показались вечностью. Синдре задумчиво стряхнул пепел с сигареты в полупустой бокал с дрянной выпивкой: он никогда, в самом деле, не приходил в «Колючего змея» из-за предлагаемого выбора алкогольных напитков.

– Не припомню, чтобы ты любил сидеть на одном месте, – не сводя взгляда с Морару, Мантер склонил голову в бок, выражая любопытство.

– Что стряслось? Неужели тебя охомутала здешняя мамзель? – насмешливо предположил Синдре, не веря в собственную шутку. Отчего-то Мантер посчитал, что вряд ли бы, будь расклад таков, Морару коротал вечер в сомнительной компании посетителей «Колю+чего змея».

Швед обнажил следом зубы в откровенной ухмылке, когда старый знакомый заговорил об его возможных отношениях с местным законодательством.

– Увы, Крауч был слишком занят, чтобы лично заняться моей персоной, – отозвался Мантер, наполнив голос наигранным разочарованием. Синдре быстро перестал паясничать, но не растерял былого задора, продолжая без цензуры:

– Всё лучше, чем иметь дело с моим папашей. В каком-то смысле Декрет оказал мне услугу, – усмехнулся швед. Синдре любил свою семью, но не сомневался, что его родственники, как и он сам, предпочитали ценить друг друга на расстоянии.

– Приехал навестить тетушку и решил остаться, – подытожил Мантер.

– Забавно, что мы не встретились раньше, – вдруг отозвался Синдре. Он не опускался до вульгарной спешки в попытках сменить предмет их разговора. Спешить им было некуда – пусть Мантер ни на мгновение не забывал о цели своего визита в «Колючего змея».

– И забавно, что мы встретились именно здесь. Чем ты угодил Редгрейву? Полагаю, обычно ты работаешь в местечке чище этой славной дыры.

Мало кто не знал о том, что владелец местной питейной отличался чрезмерной избирательностью. Швед не раз замечал, что едва ли не каждый, кто был вхож в список завсегдатаев «Колючего змея», имел за собой увлекательную историю о том, как он или она завсегдатаями стали. Любители изумительного портера, несомненно, захаживали, но встречались в данном заведении реже бравых искателей приключений.

Морару был осторожным чертом, и Синдре нутром чувствовал, что румын изучал его самого так же, как Мантер изучал Раду. Подобная мысль заставила губы Синдре растянуться в дружелюбной усмешке: Мантер всегда ценил чужое любопытство и хотел надеяться, что Морару не растерял своего за минувшие годы.

Синдре улыбнулся шире, когда Раду отвесил справедливое замечание об одном назойливом бытовом инструменте и неугомонных задницах.

– Как выпало, так и на место может встать, – философски отметил Мантер, сделал последнюю затяжку и утопил истерзанную сигарету в импровизированной пепельнице – своём стакане. – Говоришь так, будто нам уже сотня стукнула. Оставь занудство таким, как мой папенька, – насмешливо фыркнул швед.

Синдре кивнул следом, продолжая и поддерживая догадки Раду об отце.

– О, великий и ужасный Грегер Мантер безутешен, – не скрывая иронии, протянул чародей. – Строчит письма тете каждый божий вторник, просит прислать меня бандеролью.

Мантер не стал объяснять что думали тетя и он сам по этому поводу. Предполагал, что их позиция на этот счёт была очевидна.

– Я подозреваю, что в глубине души он бьется в экстазе из-за того, что я, наконец, свалил на соседний остров и перестал марать наше доброе семейное имя, – миролюбиво заключил швед, не выказывая ни сожаления, ни раскаяния. На том ремарки о своих родственниках Синдре посчитал исчерпанными.

Мантер заинтересованно поднял брови и бодро присвистнул, стоило Раду упомянуть покойников, а точнее – их отсутствие. Сам Синдре обычно предпочитал ретироваться до того момента, как веселая потасовка превращалась в некрасивый мордобой. Уж слишком неуместно он смотрелся на подобных мероприятиях. В Лютном переулке имели неприятную привычку бить дорого одетых хлыщей чаще и больнее прочего сброда.

– Можно сказать, ты местная звезда, – довольно усмехнулся Мантер.

Синдре в свою очередь деланно возмутился, отвечая на вопрос Раду:

– Между прочим, колорит тут действительно… колоритный, – улыбнулся шире швед. Однако Морару был прав: не стоило держать румына за дурака, затирая о своих культурных предпочтениях. Мантер мог сорвать о многом, но предпочитал, чтобы ложь выглядела правдоподобно. Впрочем, Раду вовсе не вызывал желания ему врать. Разве что недоговаривать. До поры до времени.

Вдруг взгляд Синдре, когда тот рассматривал Морару, неуловимо изменился. Могло показаться, что над темноволосой макушкой зажглась карикатурная лампочка – такая, какие обычно любили рисовать, дабы отметить рождение «гениальной» идеи. Ибо Раду, сам того не зная, метил не в бровь, а в глаз: было, несомненно, полезно быть колдомедиком. Полезно, в данном случае, Синдре, который повстречал Раду по счастливой случайности, нуждаясь в сговорчивом, но не болтливом медике, способным заработать и себе, и Мантеру кругленькую сумму. Особенно – Мантеру, но особо обижать добрых людей Синдре не любил. Земля, как известно, была круглой стервой, а своей кармой Мантер имел привычку дорожить.

Синдре опустил взгляд на постепенно пустеющий бокал Морару и ухмыльнулся. По большинству – румыну, но не в последнюю очередь – самому себе.

– Вижу, ты оценил местный портер, – предположил Мантер, бессовестно и в чём-то загадочно игнорируя вопрос Морару о целях своего визита в «Колючего змея». Синдре не сомневался, что они поговорят об этом, но позже. Когда дойдут до нужной кондиции.  Стоило отдать должное «Колючему змею», здешний портер и вправду был годным.

– Полагаю, этим вечером стоило заглянуть в эту дыру, чтобы наткнуться на тебя. Нам нужно выпить за встречу, – Мантер бодро прихлопнул ладонью по столу, обращая на себя внимание снующей в толпе девчонки, ответственной за напитки.

– Эй, портера за этот столик! И побольше, – уверенно подытожил Синдре.

Колдомедик шёл к нему в руки сам, и Мантер знал один надежный способ сделать из осторожного колдомедика – сговорчивого. Тем более, что компания Раду Морару и вправду обещала быть приятной.

Раду Морару обладал удивительным даром, обычно не доступным простым смертным: пытаясь читать Синдре Мантера, как открытую книгу, Раду (в отличие от многих) удавалось уловить суть. Возможно – даже пару-другую завихрений закрученного сюжета. Удавалось, несмотря на то, что «книга», которую изучал румын, казалась сплошной тарабарщиной, и дело было отнюдь не в том, что один из давних приятелей родился в Восточной Европе, а другой – в Северной. Язык оригинала, впрочем, порой не был понятен самому Синдре Мантеру, но сын достопочтенного политика быстро освоил искусство интерпретации неоднозначных манускриптов в свою пользу. Порой Синдре казалось, что именно это умение младшего брата выводило Карла-Густава из себя, когда родственники принимались спорить, а обтекаемая речь старшего сына достопочтенного политика, который проводил чересчур много времени в парламенте и наедине с отцом, лишь усугубляла ситуацию, позволяя Синдре практиковаться в неконсенсусном остроумии.

Синдре ухмыльнулся, когда румын заявил, что Грегеру Мантеру не стоило терять бдительности.

– Что ж, Морару, – легко признал швед, не скрывая веселья, – ты действительно неплохо меня знаешь.

Забавно, что Раду был столь проницателен в отношении старого друга даже спустя десятилетие. Несмотря на то, что их встреча выглядела так, словно они с Морару проводили в «Колючем змее» за пинтой портера каждый вечер вторника (или, запросто, каждый вечер), было бы в корне неверно отрицать богатый (или не очень) жизненный опыт, который оба чародея приобрели с момента их последней встречи. За сим Синдре Мантер действовал несколько аккуратнее, чем в школьные годы, пытаясь нащупать ту грань, где Раду Морару, готовый ввязаться в элегантную авантюру с налётом аристократического распиздяйства в большинстве случаев, уступит место румыну постарше, поумнее и поскучнее; тому, что осел в Великобритании на протяжении увесистых шести лет и не вмешивался, возможно, ни во что интереснее бытовой потасовки в «Колючем змее».

Что до «Колючего змея», то Синдре продолжал настаивать на своём:

– Колоритный колорит, – уверенно повторил Мантер, закурил следующую сигарету и усмехнулся, поглядывая на Раду. Колорит «Колючего змея» был приправлен ароматом тайны и разбоя, что делало его достойным обсуждения в глазах любопытного чародея. Впрочем, Синдре знал не понаслышке, что не всем было бы комфортно знать, что он вращается в подобных кругах, не говоря о том – чтобы вращаться в них самим. Мантер сделал глоток портера, покатал его на языке вместе со словами, которыми собирался объяснить своё присутствие в «Колючем змее». Раду Морару, как прежде утверждал Синдре, не вызывал желания ему врать – разве что недоговаривать.

– Редко где сыщешь такое количество полезных людей, ещё и собранных в одном месте, – сказал Синдре, следом снова затянувшись подтлевшей сигаретой.

В каждой шутке, как известно, была доля правды, и шутка (если та шуткой была) Раду о красноречии шведа не стала исключением. Синдре ухмыльнулся:

– Ты просто давно не видел, как я клею баб, Морару. Могу дать пару уроков.

Мантер не торопился говорить о том, что если румын, как было правильно замечено самим колдомедиком, не был падающей звездой шведа, то вместо этого, пожалуй, был его звездой путеводной, грозящей озарить небосвод Синдре и стать ключом к решению ряда нелепых проблем, с которым столкнулся букмекер за последние сутки.

Однако перед тем, как обсуждать животрепещущую тему, им было необходимо выпить. Поэтому, пока «Колючий змей» балагурил, старые школьные знакомые выпили. И ещё раз. Мантер не пожалел, что не предпочёл портеру иное, более высокоградусное горячительное, ибо контракты, заключённые на вусмерть пьяную голову, оказывались чрезвычайно ненадёжны на следующее утро. Заключение сделки в подвыпившем состоянии, однако, Синдре уважал и практиковал частенько, не испытывая угрызений совести.

Мантер прикончил большинство содержимого бокала и вольготно откинулся на всё тот же коренастый стул. Пошевелил ботинком, отмечая как подошвы липнут к полу, но не придал этому большого значения. Синдре был брезглив, как и большинство детей, кому с детства все преподносили на серебряных тарелочках (в прямом и переносном смыслах), но Мантер умел поступаться своими привычками для того, чтобы впоследствии не пришлось поступаться интересами. Чем старше становился Синдре, тем дороже – его интересы (опять же, в прямом и переносном смыслах).

– Я всегда посматриваю на варианты, – подтвердил Синдре с шуточным упреком, когда Раду напомнил о вопросе, ответ на который Мантер собирался замолчать без какого-либо злого умысла, – разве ты так не делаешь?

– Я держу букмекерскую конторку в Лютном переулке, – объяснил, соизволив, Мантер и следом усмехнулся. – Ты ведь не интересуешься подобным, я прав? Особенно после того, как шило выпало из твоей задницы, – бессовестно и дружелюбно подначил Мантер.

Синдре взглянул на Морару, не оставляя сомнений в том, что задавая следом абстрактный вопрос, Мантер имел на уме нечто совершенно конкретное.

– Разве тебе никогда не хотелось тряхнуть стариной?

Раду Морару, как раз за разом убеждался Синдре, был бесценным экземпляром – слово «бесценный», впрочем, Мантер никогда не употреблял всерьёз, потому что цена была у каждого. Выражаясь иначе в рамках терминологии, одобренной Синдре, можно было бы заверить, что Раду Морару дорого – и дорогого – стоил.
Причин на то могло быть несколько:
Во-первых, дело было в том, что румын никогда не относился к людям, кому было легко навесить на уши лапшу или, как любили говорить простые смертные, бросить пыль в глаза. Синдре находил это занятным, потому что прочих – тех, что оказывались попроще да думали поменьше – Мантеру не составляло труда заговорить зубы. Раду Морару был некоторой энигмой, разжигавшей любопытство Синдре. В отличие от Раду, Мантера всегда было достаточно легко взять на «слабо», если, по мнению Синдре, сам спор стоил затраченных на него усилий.
Во-вторых, Раду Морару представлял собой интригующую воображение помесь чистой крови и, по мнению Мантера, чересчур простого, едва ли не плебейского подхода к жизни. Синдре всегда находил простоту общения с румыном привлекательной, но никогда, в самом деле, не опускался до того, чтобы считать Морару простым.
Был ещё один, по мнению Синдре – самый важный аргумент.
Раду Морару никогда его не осуждал, какую бы ересь Мантер ни творил. Ещё со школьной скамьи швед ценил подобное качество выше многих других. Были ли тому виной «daddy issues» или «mommy issues» (которую в доме Мантеров предпочитали не упоминать всуе) до сих пор оставалось неясным.
Отвлекшись от философских рассуждений, Синдре усмехнулся, когда разговор зашёл за украденные сердца невинных мадмуазелей.
– А ты считаешь, что тебе не хватит парочки уроков, Морару? Что, растерял хватку? – Мантер подкалывал без какого-либо умысла влезть в чужое личное пространство, если румын не захотел бы делиться подробностями своих любовных похождений, но в остальном швед выражал искреннее участие. Как ни крути, своих первых баб они клеили на глазах друг у друга ещё в Дурмстранге. Стоило отдать должное трогательной ностальгии.
Мантер затянулся в последний раз и утопил очередную сигарету в том самом стакане с расплескавшейся в начале вечера выпивкой.
Раду тем временем зрил в корень, как умел лишь Раду.
– Я тоже думал, что не интересуюсь, пока не попробовал, – расслабленно отозвался Синдре, с явным удовольствием говоря о своём новом предпринимательском детище. – Можно сказать, любовь с первого взгляда.
В самом деле: мало где ещё платили за то, чтобы Синдре Мантер, не напрягаясь, был… Синдре Мантером.
Ещё, впрочем, достойная упоминания ремарка: что бы швед ни говорил о великой любви, сам Синдре Мантер никогда толком не влюблялся.
Что касалось азарта румына, то тут швед считал, что мог бы поспорить, зная о Морару столько, сколько знал Мантер.
– Возможно, ты не азартен в привычном понимании, Морару, – с долей доброй иронии подметил Синдре, – но не за твою любовь к комфорту нас однажды чуть не выперли из Дурмстранга.
Может быть Раду и Мантер не были закадычными друзьями, но им совершенно точно было, о чем вспомнить.
А потом Морару задал правильный вопрос. Вопрос, которого Синдре ждал, насколько можно было ждать непредсказуемого по своей сути события, и ради которого продолжал подливать в их сомнительно помытые бокалы первоклассный портер.
Мантер бы взглянул на Раду с тем же спокойствием, с каким смотрел на шведа румын, если бы не бесенята, плясавшие в глазах Синдре и выдававшие чародея с потрохами.
Мантер растянул губы в усмешке, выдержал паузу. Театральные приёмчики всегда были слабым местом Синдре.
– Если бы «стариной» вдруг оказался один хороший человек, которого пожевал гибрид опаловоглазого антипода, что бы ты ответил тогда?

«Ебаная хвосторога», отчётливо скользнувшая по лицу румына, стала Синдре сигналом к тому, что его запрос нашёл искомый отклик. Отсюда всё могло пойти либо чрезвычайно хорошо, либо чрезвычайно плохо. Мантер наблюдал за Раду открыто, оценивая душевное состояние старого приятеля. Портер должен был смягчить удар, но ещё Синдре надеялся, что ему удастся найти то самое потерянное шило, владение которым Раду столь упорно отрицал. Как считал Мантер, даже если Морару попытался бы убежать от шведа, то от себя румыну будет спрятаться гораздо сложнее. Даже если Раду, судя по всему, делал это последние шесть лет, но точка зрения Синдре всегда крайне тяжело поддавалась изменениям вектора направления.
Когда Морару обрисовал перспективы для того самого «хорошего человека», предполагая, что тот мог склеить ласты, пока Мантер и румын мололи языками, Синдре стало стыдно. Всего на мгновение – столь короткое, что другой человек не смог бы ощутить столь робкий укол совести, но Мантер имел с совестью дело столь редко, что не смог не заметить её поползновения – и присек их быстро, на корню, чтобы не повадно было. Чего, в самом деле, было стыдиться, если «один хороший человек» все ещё был жив? Синдре, разумеется, не знал наверняка, но незнание не мешало быть ему в этом свято уверенным. Всегда следовало верить в лучшее. По крайней мере, именно так постоянно говорила одна из бывших пассий Синдре – знойная, но, увы, не самая дальновидная мамзель.
– Хорошая мысль, – согласился Мантер в продолжение обсуждения предполагаемой температуры тела «одного хорошего человека». Синдре взглянул на Морару мягко, читая обречённость между строк, и улыбнулся так, как мог улыбаться лишь Синдре Мантер.
Как дружелюбный маньяк, живущий по соседству.
– Думаю, нам пора проверить как чувствует себя «один хороший человек».

***
«Один хороший человек» обитал в охотничьем домике в глубине Рокингемского леса и имел, как заявлял сам индивид, благородное происхождение. Синдре пришёл к выводу, что каждый понимал определение «благородный» по-своему, но не разводил демагогию. Происхождение «одного хорошего человека» никак не влияло на стоимость гибрида опаловоглазого антипода, который должен был уйти с молотка и по запчастям за кругленькую сумму. Кругленькая сумма легко могла сойти до не менее круглого и пузатого нуля, узнай кто-то об издержках производства в виде некрасивой рваной раны, которую антипод оставил на своём финтикультяпистом охотнике в качестве сувенира. Впрочем, будем честны, что создавшаяся ситуация, в которой швед был оставлен расхлёбывать последствия чужой неуклюжести, невольно тешила и без того безразмерное эго Синдре Мантера.
Швед кивнул Морару в сторону пациента:
– Как и обещал – один хороший человек.
Синдре не посчитал нужным «нянчить» обоих мужчин и обмениваться именами, отвечая тем самым на не заданные вопросы.

Раду Морару был человеком дела. Синдре всегда ценил это качество в давнем школьном приятеле. Из-за того, что Раду Морару был человеком дела, они избежали ненужных прелюдий, вульгарных истерик и вынужденной неприглядной лжи. Если бы Морару спросил Мантера о том, что здесь произошло, до того, как схватился за волшебную палочку или скальпель (или что ещё было необходимо толковому колдомедику, чтобы заштопать «одного хорошего человека»), Синдре мог бы рассказать тысяча и одну историю – и пойди узнай, какая из них была бы правдой. Если не тешиться иллюзиями, то, скорее всего, ни одна из них.
Тот самый Раду Морару, который был человеком дела, был, к тому же, человеком большого ума. Он взялся за волшебную палочку, скальпель, нитки, иголки и прочие веселые принадлежности, которые не пригодились бы, стань «один хороший человек» покойником, и оставил все вопросы на потом. Совсем. Мантер – Мерлин свидетель! – растерялся, от растерянности послушно, следуя просьбе Раду, включил свет, задумался и, наконец, вышел, не желая препятствовать интимному общению врача с пациентом.
Выйдя, Синдре Мантер достал очередную сигарету, прикурил – и усмехнулся: Раду Морару, как ни крути, был алмазом неграненым.
Мантер не знал, сколько времени он пялился в потолок, дышал табаком и слушал чужие стоны из-за стены, но однажды блаженная тишина наступила и больше не пожелала уходить. Синдре заслышал торжествующий звон хирургических приборов, а после – мужские шаги из соседней комнаты, и проследил за тем, как Морару опустился в ветхое кресло.

В самом Раду торжества было мало. Впрочем, как посчитал швед, не было и осуждения. По крайней мере, столь яростного, каким, несомненно, одарил бы Мантера любой другой индивид поглупее.
Морару не тянул кота за хвост и требовал самую большую цену за свои услуги – правду. Синдре помедлил, разглядывая старого приятеля. Где-то внутри Мантера затеплилось опасное чувство, грозящее заполонить внутренности и принести в ближайшем будущем множество проблем – чувство благодарности. Не то чтобы, как упоминалось прежде, Синдре чересчур переживал за «одного хорошего человека», но румын-таки уберёг Мантера от необходимости общаться с людьми малого обаяния, но умеющими решать чужие досадные проблемы.
– Разве я тебе соврал? Человек же хороший, – назидательно ввернул Мантер. Не моргнув глазом, добавил:
– Неплохой, по крайней мере. Не меньше. Наверное.
Синдре достал из кармана флягу – подобную Мантер таскал ещё со старших курсов школы, – украшенную символикой династии. Трансфигурировав из мусора два стакана, разлил по ним огневиски и протянул одну из склянок румыну. Дело было сделано – отныне можно было употреблять, ни в чем себе не отказывая.
Вдобавок к этому Синдре, разумеется, тянул время, потому что правду, ещё и по порядку, он практиковал крайне редко.
– Никогда не обещал тебе драконолога, – беззаботно пожал плечом Мантер. Подумав, посчитал, что лучшая защита – это нападение.
– «Один хороший человек» – охотник на драконов. Весьма паршивый, похоже, раз ты говоришь, что его потрошили прежде, – Синдре поморщился, как от зубной боли, и пробормотал: – Чертовы любители.
Из самого Мантера «профессиональный» охотник на драконов также выходил сомнительный, но отсутствие претензий к самому себе Синдре обосновывал просто: его-то не пожевали!
Мантер выпил ещё и взглянул на Морару, словно взвешивая, достаточно ли отсыпал тому правды за его добрый поступок. Паскудная благодарность, как и опасался Синдре, взяла своё, и Мантер – вместо того, чтобы не провоцировать последующее разглашение информации, – дружелюбно усмехнулся.
– Подумай хорошенько: ты точно хочешь знать, что я скажу дальше?
Потому что, продолжи Синдре говорить правду, возможно, Морару стоило бы забояться своих желаний.

Синдре Мантер считал Раду Морару бесстрашным малым. Осознанно или нет, шведа всегда влекло к людям, не обделённым подобным качеством. Самому Мантеру бесстрашие также было не чуждо, но порой оно приобретало чересчур маниакальных характер. Раду Морару, наоборот, умел сохранять внешнее спокойствие, даже если геенна огненная грозила разверзнуться под его ногами; даже если Судный день в лице Синдре Мантера стоял напротив него и беспечно пил виски из бокала сомнительного происхождения. Швед был готов признать, что недюжинная выдержка старого школьного приятеля изящно дополняла внешнюю суетливость самого Синдре, который жил взахлёб и стремился использовать любую секунду наиболее выгодным для себя образом. Из-за чего, собственно, эти двое сюда и загремели – в пыльную каморку охотничьего домика, находящегося в собственности у безымянного богача.
Помимо очевидной смелости Раду также обладал ещё одним ценным качеством – прямолинейностью. Синдре дружелюбно усмехнулся, когда Морару сначала обрисовал интригующие прелести работы колдомедиком, а после – сам себя похвалил за сэкономленное Мантеру время. Синдре спорить не стал, потому что Раду был прав – терять время зазря Мантер не любил. Да и лапша в больших количествах была вредна для фигуры.
Синдре смерил Раду неясным взглядом, когда тот в очередной раз изъязвил желание знать больше. Мантер слышал это не раз от других, кому доводилось вмешиваться в его дела: «Не хотел бы, не спрашивал». Проблема для Синдре заключалась в том, что Мантер был уверен, что по большинству люди не знали чего хотели. Стоило признать, впрочем, что Раду Морару, в отличие от многих, был человеком разумным. И в любой другой ситуации Синдре бы не подумал переспрашивать, если бы не приступ пресловутой заботы. Как и в прошлый раз, впрочем, Мантер снова погнал совесть вон, стряхивая, словно пыль с лацкана.
Как ни странно, перспектива делиться секретами, имеющими вполне себе внушительную ценность, измеряемую в галеонах, Синдре не беспокоила. Жадным Мантер никогда не был, но и опускаться до приторных фраз о том, что он «делал это не ради денег», швед не собирался.
– В таком случае, прежде чем я продолжу сплетничать, выпьем за твои золотые целительские руки, – вдруг отозвался Синдре, салютуя бокалом. Золотые руки, как посчитал швед, и возможную легкую форму мизантропии впридачу, но об этом Мантер вслух говорить не стал. Вряд ли хорошим медиком можно было стать из большой любви к роду человеческому и с мешком сострадания за спиной.
Синдре выпил, поймал историю, которую начинал раньше, за ободранный хвост, и с видом «эврика!» продолжил:
– Так вот, не мне тебе объяснять, чем занимаются охотники на драконов, – коротко подметил Мантер, не желая уделять больше времени, чем нужно, бедняге, страдающему за стеной, и прочим ушлым личностям, которые смогли загнать дракона в клетку для последующей продажи.
Синдре всё-таки выдержал драматическую паузу для проформы, но не слишком долгую, чтобы это не выглядело вычурно или деланно. Публика нынче была тяжёлой.
– Несколько недель назад в Великобритании был обнаружен занятный экземпляр гибрида опаловоглазого антипода и перуанского змеезуба. Очаровательная тварь – та самая, что попыталась выпотрошить нашего общего знакомого. Благодаря своему очарованию, видимо, на это дивное создание быстро нашёлся покупатель в знающих кругах.
Поэтому Мантер ни разу не лукавил, называя руки Морару «золотыми», потому что золото могло бы утечь сквозь пальцы, если бы не таланты Раду.
Идиллия оказалась нарушена внезапно, когда перед шведом нарисовался потряхивающий ушками домовик, который, раскланявшись, передал хозяину послание и без лишних объяснений исчез.
Объяснения, впрочем, Мантеру были не нужны: он догадывался, о чем пойдет речь в записке, до того, как взглянул на ее содержимое.
Убрав кусок пергамента в карман, Синдре снова обратил внимание на давнего приятеля. Спустя мгновение швед лениво махнул в сторону комнаты, где отдыхал «один хороший человек», и, наконец, обозначил вклад Морару в мероприятие вслух:
– Обнаружься труп этого идиота до того, как сделка закрылась, и у людей могло бы возникнуть много вопросов.
Мантер подлил им обоим виски из, казалось бы, бездонной фляжки, взглянул на Раду дружелюбно и оценивающе – так, как умел смотреть лишь Синдре.
– Не без твоего вклада, Морару, все прошло успешно, – очаровательно улыбнувшись, объявил Мантер, с неожиданным энтузиазмом отзываясь о вкладе старого приятеля в чёрное дело.
Синдре, несомненно, стоило бы уточнить раньше о том, чем Морару промышляет в Туманном Альбионе. Тогда бы Мантер, возможно, не вёл бы столь откровенные беседы с представителем Министерства Магии, но момент был упущен. Скорее всего, для них обоих, потому что если Синдре внезапно удержал своё любопытство на цепи прежде, то Раду, наоборот, оказался благодаря своему любопытству втянут в не чистую на руку авантюру.