Land of a Thousand Fables

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Land of a Thousand Fables » darkside » hearts of stone [summer 1272]


hearts of stone [summer 1272]

Сообщений 1 страница 4 из 4

1

HEARTS OF STONE
[закрытый]

"it is a good life we lead, brother.
may it never change – and
may it never change us."

https://forumupload.ru/uploads/001a/c7/fc/171/777200.pngbohnes – 12 rounds
witold von everec, olgierd von everec
summer 1272 [redania]

бойтесь своих желаний.
[info]<div class="lzname">Ольгерд фон Эверек</div><div class="lztit"><center>50 лет</center></div> <div class="lzinfo">дворянин<br>атаман Реданской Вольной Компании, раубриттер, джентльмен</div> </li>[/info][nick]Olgierd von Everec[/nick][status]bad, as bad can be[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/c7/fc/171/551076.png[/icon]

2

Всякий к северо-востоку от Понтара знал, что Витольд фон Эверек – удачливый сучёныш. Из тех, кого фортуна вела по жизни за руку: он выбирался из груды чужих тел, когда всем казалось, что братья фон Эверек наконец похоронили сами себя заживо под телами тех, кого убили; он въезжал во двор на одном только стремени, по случайности зацепившись за него сапогом, когда все думали, что он свернёт себе шею, упав с норовистого коня, и, отряхнувшись, отправлялся на очередную попойку; он врывался в любую драку, не задумываясь ни одного лишнего мгновения, но всё равно по наитию знал, что делать, чтобы вместе с чужой жизнью забрать себе очередную победу.
Человек выдающегося, парадоксального и ничем не заслуженного везения, по мнению первого ректора Оксенфуртской Академии, доктора, писателя и мыслителя Никодемуса де Боота, Витольд фон Эверек заслуживал не просто пристального, но даже научного внимания. Возможно, даже тщательного изучения и отдельной монографии, продолжающей намеченные в «Размышлениях о жизни, счастье и благополучии» мысли о сущности убийцы, который, будь он хоть судья, хоть реданский дворянин, хоть король или сам иерарх, всё одно – преступник, заслуживающий наказания вне зависимости от мотивов и внешних обстоятельств.
Вот только незадача – пятого июня одна тысяча двести семьдесят второго года, в присутствии Никодемуса де Боота, Витольд фон Эверек скончался, не успев завещать своё тело и дело науке в общем и Оксенфуртской Академии – в частности.
Потому что ни одно везение, размышлял Никодемус де Боот, разглядывая бледное, с заострившимися чертами лицо Витольда фон Эверека, не спасёт от черепно-мозговой травмы. От неё же, впрочем, не спасли ни наложенные Никодемусом де Боотом швы, ни сделанные им примочки. Череп, сказал крутившийся под ногами в имении фон Эвереков прихвостень, расплющили, что яичко. Хрясь, хлопнув ладонью о ладонь, продемонстрировал он Никодемусу де Бооту, когда притащил тело Витольда фон Эверека, и всё. Хрясь об стол, как алкаша в корчме. И всё.
Так проходит мирская слава, с грустью отметил про себя Никодемус де Боот и отвёл взгляд от коченеющего тела фон Эверека, чтобы поглядеть на то, какой чудесный занимался за окнами рассвет, нежным золотисто-розовым светом подсветивший трепетные листочки садовых деревьев, подкрасивший вывешенные к свадьбе флажки и гирлянды и выбеливший мрамор садовых статуй до неестественной, потусторонней красоты.
Никодемус де Боот, сроду никогда не испытывавший жалости к преступникам, вдруг почувствовал на душе какую-то неприятную тяжесть. Нет, конечно, дело было не в Витольде фон Эвереке. И даже не в том, что так бесславно канула в небытие задумка блестящего и остроумного научного исследования человеческой природы. А в том, что свадьба, к которой в саду фон Эвереков готовились из упрямства, потому что отказывались готовиться к похоронам, была, ко всему прочему, ещё и свадьбой лучшей ученицы медицинского факультета Академии. И если в отношении жениха у Никодемуса де Боота были некоторые сомнения, невеста, на его взгляд, заслуживала величайшего счастья – как всякий, кто спасал жизни при Бренне и прошёл сквозь мариборскую Катриону. Девочка выдающегося, парадоксального, но заслуженного везения. И такая судьба, такая судьба… Бедная Шани только под утро смежила веки в соседней комнате, и знать не знала, что ложится спать невестой, а проснётся – вдовой.
Выполняя свой последний скорбный долг перед пациентом, Никодемус де Боот, отринув грусть, накрыл Витольда фон Эверека белоснежной простыней. Накрыл неторопливо, как накрывают только мёртвых: таких, что уже не запретят докторам как следует рассмотреть побелевшие шрамы на теле, которые, что карта военных действий на столе у полководца, расчертили бесславные деяния Реданской Вольной Компании, о которых знал каждый в Редании. Да и в Темерии, говорят, тоже знали. Никодемус де Боот, признаться, нисколько не удивился бы, если бы и в Нильфгаарде тоже.
— Вот так, — подводя черту под эпохой, в которую ему довелось, но не хотелось, жить произнёс первый ректор Оксенфуртской Академии. Вознаграждение за свои труды он брал новиградскими кронами, и их тяжесть в левом кармане сюртука, аккурат под вышитым кадуцеем, утешительно уравновешивала печаль, которую Никодемус де Боот испытывал, так сказать, in absentia, за свою спящую студентку.
Доктор неспеша задёрнул шторы, закрывая от покойника праздничный и недоступный ему теперь мир живых, убрал инструменты в чемоданчик, зачем-то аккуратно повесил в изножье кровати полотенце, которое теперь не придётся прикладывать к чужому горячечному лбу, и, ещё раз оглядев просторную комнату, кивнул самому себе и направился к выходу.
Под ботинком Никодемуса де Боота скрипнула половица у самой двери. Скрипнула громко и странно. Так, словно это была и не половица вовсе, а, скажем, какая-нибудь старинная кровать. Никодемус де Боот замер, уже коснувшись кончиками пальцев холодной ручки двери. За спиной у Никодемуса де Боота кто-то жадно схватил ртом воздух.
— Сучий потрох! Я чё те мертвяк какой?
Никодемус де Боот похолодел, сравнявшись по температуре со спасительной дверной ручкой и медленно развернулся. Витольд фон Эверек, самый удачливый сучёныш к северо-востоку от Понтара, сел на кровати, выпутал из простыни босые ноги, задумчиво вгляделся в них, о чём-то горестно вздохнул и встал. Обвёл взглядом комнату.
— Ну что за выблядок шторки опять задёрнул, — пробормотал Витольд и прошествовал к окну. Золотисто-розовый рассвет уже растаял, и над зеленью сада раскинулось лазурное, чистое и по-летнему прозрачное небо. Витольд распахнул окно и с удовольствием перевесился через подоконник. Никодемус де Боот подумал, что, будь это призрак, он не сумел бы с таким жизнелюбием вдохнуть утренний воздух. Да и опереться о подоконник бы так не сумел.
Витольд, тем временем, открывая шторы, добрался до круглого стола с тазом для умывания. И, ничтоже сумняшеся проигнорировав кувшин, просто опустил голову в воду. Никодемус де Боот досчитал до пяти и зачем-то ущипнул себя за тонкую, болезненно чувствующую реальность кожу между большим пальцем и указательным. Его пациент отряхнулся, отфыркиваясь, как пёс, и невозмутимо прошествовал к нему, Никодемусу де Бооту, словно хотел и его забрать с собой на тот свет.
— А ты не стой столбом, — дружелюбно посоветовал Витольд. – Долго будешь стоять – окочуришься. Зуб те даю, дуба дашь. Нехорошо это. Не по-людски. Свадьба всё-таки в доме.
— Но… — начал было Никодемус де Боот, ещё не зная, что продолжить ему было не суждено, потому что его недавний пациент невозмутимо отодвинул его плечом и, как был в похоронном неглиже, пошлёпал куда-то по дому. – Постойте! Милсдарь! Но у вас же…
Витольд остановился и повернулся к доктору, сдвинув брови.
— Чё? – спросил он, вглядываясь в бледного как полотно докторишку. Тот зачем-то выразительно пощупал затылок. Витольд сдвинул брови ещё сильнее, но машинально потянулся пощупать свой. – Ах это. Ну так чё… До свадьбы заживёт, — хохотнул Витольд, нащупав кончиками пальцев тонкий шов, — бывай.
Голова ныла, но не взаправду. Так, чуть-чуть. Как наутро после хорошей пьянки. А он-то думал, уже всё. Хрясь – как яичко о стол. Но нас так просто не изжить. Мы поборемся ещё. За эту новую жизнь. Сучий потрох, когда-то он всё-таки трахнул удачу. И хорошо так трахнул. От души.
— Ольгерд! Шани! – заорал Витольд, проходя по второму этажу к лестнице. – Чё так тихо стало? Где все? А свадьба? Где она пела и плясала?! Эй!

3

Той ночью спали только мёртвые. Болезненное ржание загнанной лошади, которую он нещадно гнал вдоль Понтара с бездыханным телом брата наперевес, обещало преследовать Ольгерда фон Эверека в беспокойных снах. Лоснящаяся лошадиная шкура была со всех боков залита тёмной густой кровью, и Ольгерд больше не знал, чьей она была – Витольда, его самого или того отребья, что не оказали им должного гостеприимства. Ольгерд отчётливо помнил мерзкий звук, который издал череп брата, расколовшись о твёрдую столешницу массивного резного стола местного старосты с той же легкостью, с какой билась яичная скорлупа. Старшему фон Эвереку потребовалось лишь короткое мгновение, чтобы осознать произошедшее – и, осознав, Ольгерд впал в ярость столь сильную, столь сладкую, что опомнился лишь под чавкающий стук копыт о размытый ливнем тракт. Верно говаривали, что беда не приходила одна. Атаман мог лишь надеяться, что гонец – один из «Кабанов» – вовремя донесёт недобрые вести до нужных ушей.
Удача была на стороне Витольда фон Эверека, даже когда задница последнего уже грозила быть по ту сторону суетной жизни. Ибо когда Ольгерд, вымазанный с головы до ног в дорожной грязи и человеческой крови, добрался на хрипящей кобыле до Драконьей долины, Никодемус де Боот уже нетерпеливо обивал порог резиденции Эвереков. За его спиной взволнованно маячила хрупкая фигурка Шани, что рассчитывала на рассвете стать счастливой женой, а не безутешной вдовой. Передав медику крепко сбитую тушу брата, болтавшегося мёртвым грузом поперёк лошадиного хребта, Ольгерд остановился напротив невестки. Он так и не произнёс ни слова, когда Шани сорвалась с места, следуя за женихом.
Когда первые лучи беспощадного солнца тронули горизонт, позволяя разглядеть вдали шпили новиградских замков, надежды оставалось немного. Вопреки страхам, пронизывающим каменеющее сердце Ольгерда, завтрашний день наступил. День, которому никто в резиденции Эвереков не смог бы оказать должное гостеприимство. День, грозящий стать чернее самой чёрной ночи.
Ольгерд оставил Никодемуса де Боота приглядывать за братом, проводил Шани до опустевшей спальни, а сам не заметил, как задремал на кресле в по-утреннему зябкой гостиной.
Ольгерду фон Эвереку снились демоны – и дворянин был готов поверить, что демоны обещали отныне преследовать его наяву, когда услышал праздный бас брата сквозь беспокойный сон. Знакомый голос требовал то, что несомненно потребовал бы Витольд фон Эверек, восставший из мёртвых накануне собственной свадьбы. Ольгерд, мало заботясь о происхождении говорливой нечистой силы, бросился ей навстречу.
Сукин отрок, обряженный в посмертную робу, выглядел живее всех живых и щеголял голым задом. Старший фон Эверек прильнул к брату, хватая того за штопаный загривок, и яростно прижался лбом ко лбу.
– Везучий сученых, – сипло процедил Ольгерд. Мужчина отстранился, восхищённо разглядывая ожившего беса. – Как, черт подери, это возможно!? – растерянно рявкнул атаман.
– Шани провела у твоей постели всю ночь, рогатый ты черт. Я готов поклясться, что ты был мёртв!
Ольгерд прижал к себе брата по-медвежьи крепко, не собираясь умалять масштабы случившегося чуда. Загвоздка была лишь одна: водилось, что чудеса имели привычку иметь свою цену, и фон Эверек страшился узнать ту, что им придётся заплатить.

4

Витольд в целом давно смирился с тем, что многое в мире ему понятно не до конца.
Мир ведь объясняли где-нибудь в Оксенфурте студенты да магики, носившие чистенькую одежонку и амулетик на счастье. Вот они точно знали, как называется каждый остров Скеллиге, почему ночью светит Луна, а днём – Солнце, как из кучи камней и досок получается мост через Понтар, и что надо сделать, чтобы не сдохнуть в год, когда пшеница не уродилась. Ну и лысый чёрт с ними. Зато Витольд знал другое. Например, что амулетики с тонких кожаных верёвочек можно распрекрасненько срезать ножичком, и что если ножичек взять побольше, он ещё распрекрасненько впишется любому студентику под рёбра. Да и профессору тоже. И королю. И бродяжке. И магику, если повезёт. Ножичек же всем к лицу, к ребру, к сердечку, особенно тем, у кого одежонка тоненькая, ладно скроенная и пошитая для аудиторий и аудиенций. То, как любила повторять их с Ольгердом учёная бабка, ножи бросавшая в цель без промаха до самого последнего дня, был общий знаменатель.
Но было в мире кое-что Витольду непонятное, объяснения не имеющее и от студентиков да профессоров начисто ускользнувшее. Бабы. В частности – женщины. А именно – одна. Та, что пришла, стоило ему громыхнуть на брата:
— Мёртв?! Да вы чё, сговорились что ли?
Сговорились, не иначе. Потому что только Витольд успел высвободиться из братовой медвежьей хватки, как ему в затылок, аккурат в тоненький шов, что он нащупал меньше четверти часа назад кончиками пальцев, упёрся тяжёлый, знакомый, родной да любимый взгляд. Жопой Витольд чуял, что если сейчас обернётся, то карие глаза Шани будут смотреть на него не с радостью и теплотой. А стоило бы, между прочим! В Застенье бабы, когда летним вечером напьются своих наливок, вечно поют заунывные песни об атаманских вдовушках, которые и жёнами-то не все побыть успели. А тут на тебе. Стоит. Смотрит.
— Она, да? – шёпотом уточнил Витольд у Ольгерда, но по его глазам всё понял и сам. Вот сучий потрох этот медик. Небось разбудил Шани да притащил сюда, смотри, мол, чё с женихом твоим стало.
— Она, — подтвердили у Витольда за спиной. – Она, сучий ты потрох!
Бам! И лёгонькая вазочка, которую Ольгерд приволок из Новиграда, метко пущенным снарядом скользнула по злоебучему комодику в тревожной близости от Витольда.
— Не сдох! – заключила Шани, и Витольд на всякий случай стратегически поменял их с братом местами. Стратег из него в целом был невеликий, но если что в женщинах Витольд и научился понимать, так это то, что под горячую руку им лучше не попадаться: так замордуют радостью, что ты не сдох, что хоть помирай.
— Ты рада, курочка моя? – отступая ещё дальше, уточнил Витольд и взглядом выцепил такого же злоебучего как комодик медика из Оксенфурта, который по-бабьи прятался у Шани за спиной.
— Я? Я рада, — хлоп! упал поднос.
— Я счастлива, — бам! ещё одна вазочка.
— Я вне себя! – бамс! яблоко, не глядя схваченное Шани с подноса, как следует прилетело Витольду по щеке.
— Курочка моя, давай погово…
— Я думала, ты сдох! Я думала, ты всё! Накануне свадьбы!
— Но…
— И какого чёрта ты очухался!
— Ку…
— В жопу иди! – крикнула Шани и, противореча своим словам, бросилась вперёд. – Курочка твоя?! А раньше о курочке не подумать было?! Нечем тебе было думать?!
Витольд очень быстро понял, – гораздо быстрее, чем многие другие вещи в жизни, — что в прямом коридоре уворачиваться от всего, что попадало счастливой невесте под руку было неудобно, поэтому он принял ещё одно несвойственное ему стратегическое решение и сбежал вниз по лестнице. Шани, проскочив мимо Ольгерда, чертыхаясь сквозь зубы, бросилась за ним. Разумеется, с намерением жениха догнать и осмотреть.
Никодемус де Боот достал из внутреннего кармашка белоснежный платок и осторожно промокнул им лоб. Чужая душа потёмки, почему-то печально подумалось ему. Шёл на похороны, а попал, кажется, снова на свадьбу.
Первый ректор Оксенфуртской Академии, редко оказывающийся так близко к неожиданным коллизиям судьбы, не нашёл ничего лучшего, кроме как подойти к Ольгерду фон Эвереку и заметить, глядя на него умными, боязливо-осторожными глазами человека не просто учёного, но и осознающего свою уязвимость перед острым ножичком под рёбра:
— Милсдарь, но ведь пациент был положительно мёртв. Я клянусь!


Вы здесь » Land of a Thousand Fables » darkside » hearts of stone [summer 1272]


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно