Radu Moraru Раду Морару 19 мая 1940 | 38 лет | чистокровный | Дурмстранг/Улль, 1958
Michiel Huisman
Внешность: Рост 1,85 м; голубоглазый шатен. «Жилистый», как говорит дед. Хотя правильнее сказать – семижильный. Следит за поддержанием хорошей физической формы, но исключительно из необходимости, а не по эстетическим соображениям или из любви к здоровому образу жизни. Одевается просто и удобно, проверенным вещам не изменяет до тех пор, пока они не износятся до неприличного состояния. На английском говорит правильно, но с сильным акцентом (акцента, как и возможных ошибок в речи, впрочем, не стесняется).
Лояльность:	Сфера деятельности:
нейтралитет	специалист по ранениям от живых существ ХХХХ и ХХХХХ категории классификации Министерства Магии, колдомедик Департамента регулирования магических популяций и контроля над ними (с середины 1977 г.)
Характер
Кочевник в душе, Раду из тех, кто оседает на одном месте только по серьёзному поводу. В юности, когда годы ещё не вымыли из работы-путешествия всю романтику, таким поводом могла бы стать большая любовь или настойчиво зовущий семейный долг. Во взрослой жизни самыми весомыми доводами стали перспективы карьерного роста, неплохая зарплата и внутренняя потребность получить вещественное, материальное подтверждение того, что он «состоялся», что бы это ни значило на языке взрослых людей. Привыкший к работе, которая никогда не превращается в рутину, Раду очень быстро приспосабливается к обстоятельствам. Отчасти, потому что он неприхотлив; отчасти, потому что к тридцати восьми годам Раду уже отлично понимает, что и ради чего он готов терпеть или даже превозмогать. Экстраверт – Раду искренне интересуется людьми и легко с ними сходится, но и расстаётся тоже без жалости, привыкнув отмерять время почти каждой «дружбы» одной экспедицией или сроком совместной работы. Об оставшихся позади людях никогда не сожалеет – он из тех, кто заводит множество равноудалённых от него приятелей, с которыми может сближаться и отдаляться в зависимости от обстоятельств на протяжение долгих лет и без всякого ущерба для отношений. Временами в подходящей компании шутку ставит превыше человека, но никогда – выше человеческого достоинства. Легко прощает людей, потому что почти ничего не принимает близко к сердцу, но если всё-таки принимает, то не прощает вовсе. Осмотрителен и в меру осторожен: Раду не то чтобы благоразумен или слишком правилен, он просто всегда помнит, что ему есть, что терять, и что колдомедик, работающий с опасными травмами, нанесёнными опасными существами, не может позволить себе забыться или слишком сильно залюбоваться собой. Практически изжил из себя ментальность мальчика, выросшего в крошечном закрытом мирке, живущем в бинарности «свой – чужой»: в целом открыт к новому опыту, жадно цепляется за новые подходы в работе, в целом довольно легко позволяет людям вокруг быть такими, какие они есть, и сознательно выдавливает из себя желание осуждать налево и направо. Колдомедик со всеми вытекающими: циничный и жёсткий ровно настолько, насколько требуется для того, чтобы хорошо делать свою работу.
Страхи:	Мечты/цели/желания:
Боится потерять близких и остаться недееспособным. Боггарт примет вид самого Раду с отрубленными руками.	Особенных наперёд загаданных желаний нет, в зеркале Еиналеж увидит всю свою семью в сборе, в Тыргу-Муреш.
Биография
Теодор Чеботари [р. 1882, 96 лет] - дед, чистокровный, в недавнем прошлом старший колдомедик Всемирного драконоведческого заповедника (ВДЗ); † Феличия Чеботари (в дев. Добре) [1882-1938, 56 лет] – бабка, чистокровная, драконолог ВДЗ, погибла в драконьем пламени; † Марита Теклу (в дев. Чеботари) [1903-1967, 64 года] – тетя, чистокровная, домохозяйка; Роман Теклу [р. 1902, 76 лет] – дядя, чистокровный, глава ВДЗ; Алина Коман (в дев. Теклу) [р. 1928, 50 лет] – двоюродная сестра, чистокровная, драконолог ВДЗ; София Каркарова (в дев. Теклу) [р. 1931, 46 лет] – двоюродная сестра, чистокровная, драконолог в Гебридском заповеднике; Влад Морару [р. 1913, 65 лет] – отец, 65 лет, чистокровный, старший колдомедик ВДЗ; Касиана Морару (в дев. Чеботари) [р. 1918, 60 лет] – мать, чистокровная, колдомедик ВДЗ; Флорин Морару [р. 1942, 36 лет] – младший брат, сквиб, учитель начальных классов, живёт в общине Тыргу-Муреш, учит детей базовому набору немагических предметов младшей школы. К середине двадцатого века, когда мир вокруг всё больше напоминал лоскутное одеяло, сначала разорванное чьей-то грубой рукой, а теперь неуклюже и неумело собираемое другой грубой рукой заново и в новом узоре, община драконологов в Тыргу-Муреш стала похожа на ящерицу, навеки застывшую в янтаре. Мир вокруг всё куда-то спешил, кружился, менялся, распадался и снова складывался, истекал кровью, прорастал молодыми побегами, ширился научными открытиями, в которых магглы дышали в затылок магам, а в Тыргу-Муреш, стоит только выйти за порог, за пределы деревни, в неизведанный сумрачный лес, как тебя непременно утащит лесная сестра Мама-пэдурии, та, что вечно рядится в мох и недовольство. Нельзя сказать, чтобы – до поры до времени - Раду такая жизнь не устраивала: он родился в большой и дружной семье, в общине, в которой не существовало понятий «чужие дети» и «чужое горе». К тому же, семья Раду была в общине не последней, хоть и такой же небогатой, как все остальные: дед, непреклонный старик и азартный спорщик, долгое время был старшим колдомедиком Всемирного драконоведческого заповедника – тем, кто штопал, зашивал, залечивал, утешал или приносил соболезнования не одному поколению драконологов Тыргу-Муреш; дядя, драконолог по небесному промыслу, и вовсе заповедник возглавлял, и все родственники, на сколько хватало глаз, чтобы охватить семейное древо, посвятили свою жизнь драконам – златорогому, изумруднобокому румынскому длиннорогу, который был для детей Тыргу-Муреш куда реальнее и ближе, чем весь остальной, далёкий и чужеродный мир. За тем миром в общине следили лишь за тем, чтобы не отстать от магозоологии и сопряжённой с ней колдомедицины. Для этого принимали в общину незнакомцев, не судя их по чистоте крови, для этого изредка пускали учёных-магозоологов и колдомедиков из других стран. Тащили вперёд драконье дело так, словно они, драконы, были здесь важнее людей. Детство у Раду было интересное: к детям в общине относились снисходительно и любовно, но не как к нежным «цветам жизни», а как к маленьким заготовкам взрослых, которых ещё нужно было учить, обтёсывать и показывать жизнь, но в целом уже можно было уважать.  Ближайшей компанией и лучшим другом по играм долгое время – до самого поступления в школу – оставался младший брат Флорин. Младше всего-то на два смешных года, он прицепился к Раду, как хвостик: общие игрушки, совместно придуманные игры, огромные планы на школу, в которой за два года Раду успеет освоиться, чтобы показать всё более скромному и тихому Флорину. Увы, этим мечтам не суждено было сбыться – магического дара у Флорина не было, и он зря с неизъяснимой надеждой два года ждал, когда же наконец настанет его черёд отправляться в Дурмстранг. Обучение в школе в общине оплачивали вскладчину, кровно заинтересованные в том, чтобы у будущих драконологов и колдомедиков заповедника была крепкая база знаний. Обычно дети из Тыргу-Муреш попадали на факультет Фрейр, но Раду, шедший к своей гостиной неожиданно долгим и извилистым путём, добрался до гостиной другого факультета – Улля, и об этом выборе – своём собственном или мироздания – никогда особенно не задумывался. Дурмстранг, собиравший студентов Восточной и Северной Европы, открыл Раду новый мир. Этот мир, хоть тоже был ограничен неприступными школьными стенами и жёсткой школьной дисциплиной, был не похож на ящерицу в янтаре, как община. Преподавали здесь люди со всего света, – норвежцы, русские, немцы – которые притащили в школьные стены свои языки, знания, опыт, целые свои жизни. Это очаровало Раду и вместе с тем разочаровало в общине. Тыргу-Муреш на каникулах стала казаться ему маленькой и тесной – все друг другу родичи; все знают друг о друге всё и даже больше, чем всё; вся жизнь расписана наперёд, до самого конца, и там нет места ни приключениям, ни путешествиям, только смерти: символичной, если в драконьем пламени, величественной, если от старости, глупой – если по недосмотру. Можно было бы подумать, что открывшиеся перед Раду в школе горизонты, недосягаемые для Флорина, жившего в общине, разведут их в разные стороны на всю оставшуюся жизнь. Но, как ни странно, именно Флорин Раду понимал лучше всех: он учился в обыкновенной школе в маггловском Тыргу-Муреш и тоже бы хотел выйти за пределы общины, туда, где такие, как он, были не исключением, а правилом. По иронии судьбы, на желание Флорина посмотреть мир родители смотрели понимающе и сочувственно, а на желание Раду – со снисходительным терпением. Вырастет – поймёт. «Перебесится», обещал обычно самому себе отец. К окончанию Дурмстранга Раду уже было ясно, что путь из общины в «большой мир» был: по этому пути пошла, к примеру, двоюродная сестра София, которая сначала вышла замуж за болгарина и уехала с ним в город-тёзку, а после – и вовсе махнула в Британию. Но сам Раду в пятьдесят восьмом всё равно вернулся домой. «Я знаю, что мир может предложить тебе», сказал Раду дед в то первое взрослое лето, «а ты что миру предложишь?». Раду разозлился. Расстроился. Задумался. И остался в общине учиться – учиться у деда-колдомедика, у редких приезжих магозоологов и целителей, у всех, кто готов был Раду учить для того, чтобы Раду было, что предложить миру. Два года спустя на смышлёного парня, выросшего в заповеднике, обратил внимание колдомедик из Норвегии, Сверре Хаген. Хаген работал в небольшом заповеднике, где обитали норвежские горбатые драконы, но одним заповедником не ограничивался: говорили, что Хаген умел доставать людей из драконьей пасти и превращать их из груды мяса и костей обратно в людей, поэтому его часто приглашали в разные экспедиции. А Хаген пригласил в экспедицию Раду – в качестве ассистента, подмастерья и «принеси-подай». Авторитет и спокойствие Хагена преодолели любое возможное сопротивление семьи Морару – никто не стал возражать колдомедику, который помог членам общины, и Раду получил, наконец, ту жизнь, о которой мечтал. Как надеялись в общине, для того чтобы перебеситься и вернуться, как оказалось на деле – чтобы никогда не оглядываться назад. Почти десять лет Раду провёл в путешествиях, из которых изредка, между двумя заповедниками, между двумя приключениями, между двумя поездками в «большой мир», возвращался к запечатанной в янтаре ящерице, которая с годами стала вызывать у Раду странные чувства: глубокого, нутряного родства и такого же глубокого отчуждения. В Тыргу-Муреш, если закрыть глаза, можно было снова представить себя десятилетним: дети играли в те же игры, взрослые повторяли те же присказки, одни и те же годами делали одно и то же, и даже Флорин, побродив по маггловскому миру, вернулся домой, чтобы учить детей общины тому, чему до него учили неохотно и по своим домам – читать, писать, считать. «Пора бы где-то осесть», сказал в семидесятом Раду дед, его вечный блюститель в семье. Подразумевалось, разумеется, - в общине. Теперь, когда за плечами у Раду было так много удачно проделанной работы и совершенных ошибок, он мог достичь здесь успехов. Он мог приносить общине пользу. Но не захотел. В семьдесят восьмом, когда границы закроются, и дорога домой станет призрачной и от того особенно желанной, Раду утешит себя тем, что Теодор Чеботари, топтавший землю почти сотню лет, знал, что так будет, ещё когда говорил своё последнее веское слово патриарха семьи Сверре Хагену. В семидесятом Раду просто кивнул, принимая дедово мнение. А потом помотался ещё два года и всё-таки осел, вот только не в общине, а в Гебридском заповеднике. В колдомедике есть нужда везде, где есть опасные магические твари. Раду не понадобились особенные рекомендации двоюродной сестры – для семьи Макфасти, возглавлявшей заповедник, хватило его внушительного послужного списка.  К жизни на одном месте нужно было привыкнуть, и не сказать, чтобы у Раду это получилось в полной мере. Временами в Гебридском заповеднике ему становилось тесно и скучно, и дважды он возвращался к своей кочевой жизни – с короткими, но важными, в том числе и для Макфасти, вылазками во внешний мир. В 1977 году Раду поступило предложение от Департамента регулирования магических популяций и контроля над ними, которым нужен был «молодой и энергичный колдомедик». Поразмыслив и посовещавшись с сестрой и с Макфасти, отказываться Раду не стал – горизонты у министерской работы были чуть шире, хоть и завалены были бумажной работой, а заповеднику не помешал бы свой человек в Департаменте. CV 1950-1958 - Дурмстранг, Улль 1958-1960 - колдомедик-стажёр Всемирного драконоведческого заповедника (Румыния, Тыргу-Муреш) 1960-1972 - колдомедик-фрилансер, работа в разных экспедициях, включая экспедиции по изучению венгерской хвостороги, украинского железнобрюхого дракона и перуанского змеезуба 1972-1977 - колдомедик Гебридского заповедника (Шотландия) сер. 1977 - по наст. время - колдомедик Департамента регулирования магических популяций и контроля над ними
Способности
Магические: Достойный, но не самый выдающийся, выпускник своего факультета: точкой приложения природных способностей, терпения и настойчивости стали наиболее интересные предметы – всё, что касалось магических существ; колдомедицины и анимагии. Боевую магию постиг в той степени, которая позволяет при необходимости постоять за себя. Магические – да и немагические тоже – стычки ради развлечения считает пустой тратой времени. После школы продолжал изучение колдомедицины и магозоологии в общине и за её пределами – в качестве сначала младшего, а затем и ведущего колдомедика участвовал в экспедициях по изучению венгерской хвостороги, украинского железнобрюхого дракона и перуанского змеезуба. Неплохо владеет бытовой магией и умеет обустраивать походный быт. С профильной на факультете анимагией всё получилось естественно и без особых страданий: умеет обращаться надолго и с удовольствием этим пользуется, зарегистрированная анимагическая сущность - европейский бурый медведь. Немагические: Приспособлен к жизни в полевых условиях – не потеряется и не пропадёт, даже если не будет пользоваться магией. К использованию магии в повседневной жизни, впрочем, не привязан в целом: привычка многие вещи в быту делать руками осталась ещё с тех пор, когда Раду жил в общине, в одном доме с братом-сквибом. Хорошо рисует, но преимущественно – магических существ, увлекается колдофотографией. Билингв (румынский и венгерский), свободно, но с акцентом, говорит на английском, читает на латыни. В целом способностей к языкам хватает, чтобы в экспедиции подхватить от коллег из других стран необходимый минимум фраз.
Артефакты
Волшебная палочка: бук, чешуя саламандры, 12 дюймов. Другие артефакты: - посох из Дурмстранга: в навершии голова медведя, на рукояти узор из дубовых листьев (пользуется регулярно); - портативное магическое радио (почти не затыкается дома); - набор зачарованных хирургических инструментов; - набор магических карандашей; - колдокамера и всё необходимое для проявки плёнки; - дорожная сумка с чарами внутреннего расширения.
Связь с игроком
См. Игорь. Никогда такого не было и вот опять.
пост В «Колючем змее» наливали самый лучший портер в Лютном переулке и очень симпатично умели радоваться жизни: наотмашь, набивая себя радостью до отказа, а потом выблёвывая эту радость на плотно подогнанные друг к другу старые доски пола. В семьдесят восьмом радовались здесь с ещё большей, чем обычно, самоотдачей и остервенением, вызывавшим у Раду профессиональный интерес: как будто каждая выпитая здесь пинта вгоняла очередной гвоздь в гроб Министерства Магии, Декрета Крауча и Крауча лично. С той же самоотдачей и остервенением постояльцы порой демонстрировали свой талант разъебошить себе морду в хлам. Талант, который в Лютном переулке был делом нередким, но удивительно разнообразным. Собственно, благодаря вот такому вот представлению, развернувшемуся в «Колючем змее» пару лет назад, Раду и получил бессрочный пропуск на этот Олимп портера, избранных отбросов и интересных встреч. Пропуском Раду пользовался с умом – с заезжего колдомедика из Гебридского заповедника спрос был не то что невысокий, а, откровенно говоря, даже низкий, и самый большой интерес здесь представляло умение Раду собрать разбитую морду, раскрошенные зубы и открытый перелом руки в некое подобие человека разумного; а вот колдомедику Министерства Магии злоупотреблять Лютным переулком всё-таки не стоило. Для визитов в закрытый для посторонних паб в Лютном переулке у министерского сотрудника должна была быть веская причина. Такая, с которой невозможно было спорить, и которая вызывала уважение и понимание у коллег. Так вот. В «Колючем змее» наливали о-ху-ен-ный портер. Так сойдёт? А ещё временами в пабе собиралась занятная компания. Например, третьего июня Раду обнаружил себя в обществе историка магического права, который зарабатывал себе на жизнь тем, что находил в щекотливых ситуациях в этом праве лазейки; дамы расплывчатого возраста и ещё более расплывчатых нравственных ценностей, которая «до всего этого безобразия, дорогушка» занималась тем, что «привозила ошыровательные старинные украшения с секретом, ошыровательные»; и щуплого, с бегающими глазёнками сотрудника местной похоронной конторы, гордившегося тем, что он умел «жмык-жмык» и привести в порядок лицо, которое «даже ты по косточкам не соберёшь». Говорить с ними было необязательно, достаточно было только слушать. Особенно когда у «ошыровательной» артефактологини завязалась дискуссия с бегающими глазёнками о том, какое посмертие можно считать красивым. Бегающие глазёнки и Раду сходились в том, что то, которое наступило для многих после Хогсмида и на вокзале, симпатичным посмертием было не назвать. - Но не будем этими… как их… не будем снобами, господа, во, - изрекли бегающие глазёнки. – Мы все хотим, чтобы нас клали в гроб ничегошными. - Охренительно, - скривилась артефактологиня. – Я хочу, чтобы меня вообще не клали в гроб. — Это крайне маловероятно, - с тяжёлым вздохом сообщил специалист по международному магическому праву и скорбно подпёр щёку кулаком. Он пил в этот вечер не только портер и не только с ними, поэтому философские вопросы, не имевшие ответа, теснились в его голове нестройными, вот-вот грозящими вырваться наружу рядами. - Человек смертен, - печально подтвердили бегающие глазёнки и опрокинули в себя ещё одну стопку. – Слышь, чё скажешь? - Согласен, как никогда, - ухмыльнулся Раду и, воспользовавшись тем, что его кружка опустела, выскользнул из-за стола. С одной стороны, для того чтобы снова наполнить кружку, а с другой стороны, чтобы поменять один животрепещущий разговор на другой: коллекция здесь всегда собиралась что надо. Вот они, те самые жизни, по которым колесом истории переехал захлопнувший границы Декрет. Аврорат был бы счастлив знать, что вся шаболда, которая в противном случае проскользнула бы через Британию куда-нибудь ещё, как хитровыебанный грешник через райские врата, теперь осела в Лондоне. В перспективе – почти навсегда. Раду собирался дойти до барной стойки, но не успел. Отвлёкся, попав в завихрения людского потока и столкнулся с кем-то нос к носу. Очередная местная амброзия из потёртого, плохо промытого стакана взметнулась вверх и почти вся осела на дорогой, явно для «Колючего змея» не предназначенной рубашки. Раду поднял взгляд от бокала к лицу пострадавшего и расплылся в широкой улыбке. - Мантер. Всё теснее и теснее после того, как границы закрыли, - усмехнулся Раду и двинулся вслед за Синдре. Мантер, как обычно, выебывался, напуская на себя важности, и по привычке играл в повышенный интерес к чужим делам, который позволял ему не очень распространяться о собственных, но все эти дешёвые ходы серийного убийцы галлеонов Раду знал слишком хорошо. - Работаю, не поверишь, - сообщил Раду, вальяжно раскинувшись за выбранным Мантером столиком – Уже… ёбаная хвосторога… уже шесть лет, прикинь. А ты здесь что забыл? Тоже Крауч закрыл? Надеюсь, не лично? – не удержавшись, съязвил Раду.

Pandora Sutton [prime]

Pandora Sutton (nee Bourla) 129 y.o. — ПРАЙМ; ДИСТРИКТ I учёный, специалист по фармакогеномике, держатель акций Pfizer, создатель и спонсор проекта реставрации старых произведений искусства «Leonardo», меценат Emilia Clarke

---

Сорок лет её народ скитался по пустыне, усомнившись в боге, и порой Пандоре кажется, что она единственный человек на свете, правильно выучивший этот урок: нужны терпение и время, чтобы дождаться, когда исчезнут усомнившиеся в боге. Или – когда исчезнет сам бог. / maiden Одна тысяча девятьсот семьдесят седьмой год нашей эры смотрел в будущее, как смотрят в телескоп на далёкие планеты: год Джимми Картера, Союза-24, авиакатастрофы в Тенерифе, убийства Тефери Банти в Аддис-Абебе, достигшего Северного полюса атомохода «Арктика»… Старый мир, в котором родилась Пандора, шипел мелодиями из радиоприёмника, бормотал с взятых на прокат кассет о любви, убеждал голосами школьных учителей и университетских преподавателей, что если не сойдёт с ума окончательно, то непременно станет лучше, а потом пугал грохотом рухнувших в другом полушарии империй. Старый мир, в котором родилась Пандора, был полон надежд и обещаний, а ещё – грязи, шума, разбитых мечтаний, идеалистов, пацифистов, диктаторов, борцов за и против, политиков, обманщиков, потребителей, мессий… В девяностые и нулевые мечтать о будущем было страшно, но Пандора была не из тех, кто боится перемен. Напротив, ей нравилось смотреть в будущее и выискивать в его туманной дымке черты нового мира, который будет лучше, сильнее, справедливее, честнее и – жёстче, потому что слабаки не выживают в будущем. Пандоре до сих пор нравится думать, что когда-то она это предвидела. Старый мир Пандоры звенел оборудованием лабораторий, жужжал проекторами, гудел вычисляющими вероятности компьютерами, разрывался от телефонных звонков и вертелся, без конца вертелся на месте. Пандора занималась фармакогеномикой – исследованием генетических вариаций пациента, которые позволяют выстроить взаимосвязь с его реакцией на разные лекарственные препараты. Для старого мира и тех, кто бродил по этой пустыне, это было практически «слишком» - возможности, которые с трудом вмещались в картину мира и едва-едва втискивались в сознание многих её коллег. Но Пандора была упряма – новое тысячелетие начнёт новую главу в истории. И она будет не просто в числе тех, кто в этой главе непременно упоминается. Она будет из тех, кто эту главу пишет. Так или иначе. Так – это с помощью собственной карьеры и исследований, которые с годами стали продвигаться всё быстрее и быстрее. Иначе – это с помощью Грейсона Саттона, который появился в личном маленьком мире Пандоры, чтобы её впечатлить. Он был такой не первый и не последний: Пандора всегда знала себе цену и никогда не стеснялась её озвучивать. Грейсон Саттон был единственный. Она сказала, что выйдет за него замуж, если он изменит мир. Грейсон Саттон изменил мир. И Пандора сдержала своё слово. // mother Новый мир для Пандоры начинается с рождения Роберто. Первый ребёнок – и сразу сын. В семьях, подобных их с Грейсоном, такие вещи ценятся и считаются добрым знаком, и только потом становится ясно, что одного доброго знака недостаточно. Мир вокруг рушится, и Пандора впервые не знает, что делать, потому что ни одна мать не знает, что делать, когда на детство твоего единственного ребёнка приходится Третья мировая война. Пандора выбирает, идя на поводу у интуиции, а не у очередных инструкций для молодых мам: в мире, который может развалиться в любую секунду, её ребёнок должен быть не просто взрослее своих лет, он должен быть сразу взрослым. Сразу способным держать удар и похожим на своего отца – таким, чтобы мог подхватить то, что Грейсон не сумел удержать в руках. Мир всё-таки меняется. Война заканчивается. И стратегия, которую Пандора выбрала, оказывается настолько провальной, что на долгие годы Пандора отказывается от детей – они, разумеется, их с Грейсоном продолжение в мире, но пока Пандора не уверена, как именно она хотела бы быть продолженной. Вероника, Максимо и Леонор – совсем другие, потому что рождённые спустя приблизительно вечность. Веро – её отражение. Отражение, а не точная копия. Глядя на старшего сына, Пандора понимает, как ничтожно, но важно это различие. Веро сильная, правильная, знающая себе цену, умеющая много, очень много, и ещё больше – просто пока она об этом не знает. Веро лучше, чем Пандора. Веро дитя другого мира. И Пандора с ней впервые рада искренне – дети должны быть лучше родителей. Дети должны их превосходить. Максимо – тоже её отражение. Осколок, прилетевший к ней из старого мира. Пандора любит старый мир сентиментальной любовью, которая с каждым десятилетием становится всё чище и призрачнее. Максимо особенный, непохожий на Роберто и Веро, но это хорошо. Пандоре нравятся сходство и постоянство, но не в собственных детях. Они должны быть разными. Каждому – своё. Леонор сначала ложится на сердце теплом и радостью, а после – чувством вины. Пандора не привыкла ощущать себя виноватой перед своими детьми, и с удивлением обнаруживает вдруг, когда Леонор снова открывает глаза, что вина обезоруживает. Вина стягивает все оболочки и из жены Лазаря делает обыкновенную женщину. Обыкновенную женщину из старого мира, который Пандора теперь любит гораздо меньше, потому что старый мир конечен, и только став матерью четырёх детей на вечность начинаешь смотреть иначе. /// crone Пандора Саттон из тех женщин, которых не хочется разочаровывать, потому что она всех понимает. Или делает вид. Слушает так, словно вы самый важный её собеседник. Смотрит так, словно вы приятны её взору. Улыбается, кивает, понимает, жертвует деньги, входит в положение, с достоинством встречает правду и презирает шёпот за спиной… Но никогда не даёт второй шанс никому, кроме своей семьи. Никогда не забывает и никогда не прощает. В новом мире Пандора как никто другой знает, что добродетель – понятие ограниченное и растяжимое, и в жизни Пандоры оно имеет строго определённые размеры. Добродетель приблизительно с жену Лазаря. Не больше и не меньше. В новом мире Пандора любит только своих близких. В будущее она смотрит с интересом, но без особой надежды. В прошлое оглядывается нечасто, но с теплотой. Она устраивает для своей семьи праздники из старого мира, а для нового мира – балы и приёмы. Использует свои возможности в [не чрезмерное] благо и никогда не попадается, если переходит черту. Про таких людей, как Пандора, принято думать издалека: вот она живёт хорошо. Вот уж ей в её башне ничего не нужно. Уж ей-то легко говорить. Пандоре это нравится – никто не должен знать, как ей даются слова; и никто не должен знать, какую цену она продолжает платить за благополучие. Мир Пандоры, который всё расширялся и расширялся до бесконечности, в конечном счёте сузился до её семьи – они причина жить, и они же – единственный повод умереть.

---

дополнительно • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • Все клоны Пандоры выглядят одинаково: в вопросах внешнего вида она предпочитает постоянство и давно уже определилась с тем, в каком возрасте она достигла идеального баланса между формой и содержанием. Не имеет биомодификаций.